Вальтер Шелленберг - Мемуары [Лабиринт]

Перед отлетом я ознакомил Гиммлера с программой своей поездки. К моему удивлению, он по всем пунктам согласился со мной, в том числе и с намерением встретиться с Папеном. Отсюда я сделал вывод, что он, по-моему, одобряет мой план, намеченный в Житомире в августе 1942 года. После этого я еще раз явился к Риббентропу. Он начал многословно разъяснять мне политическое положение Германии, подчеркнув, что я в любых обстоятельствах должен буду в беседах с турками сказать о несломленной военной мощи Германии и о единой воле и вере немецкого народа в конечную победу. Затем он напомнил о турецких дивизиях во Фракии, о которых мне необходимо будет собрать точные сведения.

Утром, когда я прибыл в Стамбул, я прежде всего нанес визит послу фон Папену в его летней резиденции. Мы подробно обсудили с ним общую ситуацию в Турции. Фон Папен нарисовал мне наглядную картину политического положения в стране и сообщил о тех усилиях, которые прилагал он для сохранения пока еще существующих доверительных отношений между Турцией и Германией. Он не скрыл от меня при этом весьма реальной опасности того, что Турция по мере дальнейшего ухудшения военного положения Германии сможет перейти в лагерь союзников. Затем он сообщил о желании турок включить в сферу своего влияния Додеканес; с ним уже не раз заговаривали об этом неофициально. Это нелегкое решение, над которым в Берлине, тем не менее, должны подумать.

Наконец, мы перешли к обсуждению моих собственных задач. Я сказал фон Папену совершенно откровенно, что обратился к нему в надежде осуществить планы заключения компромиссного мира, учитывая его контакты с Ватиканом. В этой связи я указал ему на возможность вторичного визита архиепископа нью-йоркского Ф. Спеллмана. К поставленной мной задаче посол отнесся положительно, но скептически заявил при этом: «Берлин наломал уже столько дров, во всяком случае, он должен сначала изменить свою политику в отношении церкви» [Отдел Ватикана в министерстве иностранных дел в то время под давлением со стороны партийной канцелярии, то есть Бормана, все больше подпадал под контроль тайной государственной полиции, стремившейся к искоренению католической церкви в Германии. После смерти Гейдриха Гиммлер пытался взять более умеренный курс в церковном вопросе и обратился по этому поводу к Гитлеру. Тот реагировал на предложение Гиммлера весьма разумно: «Если церкви, полные прихожан, помогут мне поддерживать спокойствие в народе, то против этого, учитывая тяготы войны, ничего нельзя возразить». Но Борман не успокоился и сумел, благодаря своему искусству убеждения, добиться от Гитлера согласия на то, чтобы один из членов партийной канцелярии был официально включен в состав немецкого посольства в Ватикане как сотрудник министерства иностранных дел. В его задачи должно было входить наблюдение за связями сотрудников немецкого посольства с руководящими деятелями Ватикана, а также пристально следить за общей политической линией папской курии, особенно в отношении Германии, и информировать об этом Бормана.

В качестве противовеса я использовал бывшего бенедиктинского патера Э. , широко осведомленного в области церковной политики и глубокого знатока дипломатии папской курии. Он уже давно состоял у нас на службе и пользовался теперь собственными каналами связи, а в срочных случаях прибегал к помощи «почтового ящика» на нашей секретной радиостанции в Риме. Особенно ценные услуги оказал он в конце лета и осенью 1943 года, когда Гитлер носился с мыслью в случае необходимости устроить папе новое «Авиньонское пленение» Мы использовали всю мощь нашей разведки, чтобы не допустить этого, и систематически сообщали в своих донесениях Гитлеру о возможных тяжелых последствиях такого шага для национал-социалистского режима. Мне удалось также привлечь на нашу сторону и Гиммлера, на которого оказывали обратное влияние Геббельс и Борман. Он попытался изложить Гитлеру, в ночной беседе с ним, существо нашего плана. Для большей убедительности я снабдил Гиммлера особо вескими аргументами, а также сказал ему следующее: «Все усилия, предпринимаемые мной в значительной степени с его согласия и направленные на то, чтобы представить его перед всем миром как вероятного преемника Гитлера, чтобы тем самым подготовить почву для мирных переговоров с враждебными державами, потерпели бы полный крах в результате пленения папы. Кроме того, именно его, Гиммлера, сделают ответственным за это безумие, а не подлинных инициаторов, Геббельса и Бормана, которые слишком умны для того, чтобы взять на себя этот „грех“ перед всем миром». Все это убедило Гиммлера. Это был один из тех немногих моментов, когда у Гиммлера хватило мужества дискутировать со своим повелителем и учителем и убедить его.]. При условии, что Германия проявит в этом вопросе добрую волю, он считал помощь Ватикана возможной [Относительно этого разговора см. содержащееся в приложении письмо посла фон Папена от 6. 6. 1948 года.].

Из Стамбула я вылетел в Анкару. Там я поселился в квартире одного немецкого дипломата, которую мне любезно предоставил фон Папен. Уже на следующий день, благодаря посредничеству моего уполномоченного Мойзиша, атташе при германском посольстве, состоялась запланированная беседа с шефом турецкой разведки.

Мой турецкий коллега довольно откровенно выложил свои «карты» на стол. Слишком сильная Россия, сказал он, означает, как учит история, только угрозу для Турции. Мысль о том, что Турция ориентируется только на Запад, порывая при этом отношения с Германией, мой собеседник отверг. Германия, сказал он, в 1941 году, стоя на вершине могущества, особенно в отношении Балкан, проявила полное уважение к особой позиции Турции. Россия наверняка не поступила бы так. Поражение Германии явилось бы для Турции катастрофой с далеко идущими последствиями, поскольку неясно, как распределились бы тогда силы западных держав. С немецкой стороны также должно быть проявлено больше понимания к экономическим проблемам Турции. Его страна крайне истощена большими расходами на вооружение. До определенного момента политические и экономические цели Германии и Турции совпадали, поэтому он считает возможным в этих рамках плодотворное сотрудничество.

Я воспользовался этим согласием и попросил его о поддержке нашей разведывательной деятельности против России. Несмотря на трудности, с которыми должна была встретиться Турция в связи с этим, шеф турецкой разведки отнесся с пониманием к моей просьбе. В свою очередь я выразил готовность оказать энергичную поддержку экономическим требованиям Турции в Берлине (которые мой собеседник перечислил). Проблемы Додеканеса я коснулся лишь вскользь, сказав, что я сообщу об этом в Берлине. В заключение мой партнер еще раз заверил меня, что Турция, перед лицом опасности с Востока, ни в коей мере не заинтересована в поражении Германии и что об активных действиях с ее стороны против нас не может быть и речи.

Я знал, что шеф турецкой разведки сделал это заявление не без согласия своего правительства. Поэтому под конец разговора я осторожно затронул вопрос о том, могу ли я, в случае чего, рассчитывать на содействие, если ситуация внутри Германии позволит мне получить полномочия для начала мирных переговоров с Западом. Мой турецкий коллега проявил большой интерес к моей попытке зондажа и сказал, что, по его мнению, соответствующее содействие не противоречило бы внешнеполитическому курсу Турции. Он высказал желание ознакомиться более подробно с этой проблемой во время нашей следующей встречи, которая должна была состояться через день. Когда мы прощались, между нами было установлено полное взаимопонимание.

Погостив в семье Мойзиша пару дней, я собрался лететь обратно в Стамбул. Самолет, на котором мы летели, выглядел мало надежным. Скоро мы сбились с курса. Мысль о вынужденной посадке в пустынной местности, среди карстовых ущелий, бросила меня в дрожь. Кроме моего спутника, на борту находилась еще жена пилота с ребенком. Когда перед нами неожиданно выросла плотная стена тумана, летчик попытался сначала лететь вдоль фронта облаков, но вскоре тяжелые, черные грозовые тучи окружили нас. Чтобы не потерять видимости, пилот прижимал самолет все ближе и ближе к земле. Маленькая машина неслась вплотную с острыми вершинами утесов, проваливаясь в воздушные ямы. Женщина и ребенок начали плакать от страха, а мой спутник показал испуганно на пилота. Тот в одной руке держал штурвал, а в другой мусульманские четки, непрерывно перебирая их в пальцах. Должен признаться, что теперь и мне стало не по себе, и я уже вытащил из кармана свои записи, чтобы уничтожить их. Но в конце концов мы удачно приземлились в Стамбуле, правда, с большим опозданием. Когда машина пошла на посадку, все мы вытерли со лба пот, выступивший от пережитого. Когда самолет сел, к нему подбежали не только сотрудники обслуживающего персонала аэродрома, но и комендант. Он вне себя от радости вытащил летчика из кабины, обнял и расцеловал его в благодарность за то, что он доставил всех живыми и невредимыми.